Александрова «Русский родной язык» 4 класс с. 30, 31
14. Сделайте в тетради такую же таблицу. Распределите эпитеты по группам. Какие слова не вошли ни в одну из групп? Что можно описать с помощью этих эпитетов?
В таблицу не вошли эпитеты: тёплая, нежная, робкая, ясная, немеркнущая, тихая.
С помощью этих эпитетов можно описать чувства к дорогому человеку, описать маму, плед, звезды, ночь.
Составь несколько предложений о заре, используя эти эпитеты.
На горизонте медленно разгоралась алая, пламенная заря.
Небо осветила нежная розовая заря.
15. Объясни значение выражений. Запиши в тетрадь.
Вставать ни свет ни заря — встать очень рано до рассвета, когда небо еще черное.
Работать от зари до зари — работать с раннего утра до позднего вечера, пока на небе есть солнце.
Вставать с зарёй — вставать очень рано, когда небо только начинает светлеть.
16. Прочитай фрагмент русской народной сказки «Заря-Заряница». Как в сказке указано на различие утренней и вечерней зари? Как Заря-Заряница помогала Алёне?
Когда наступает утренняя заря, облака полыхнут полымем. А с вечерней зарёй лес темнее становится и небо тоже.
Заря-Заряница очень рано освещала полоску на поле для Алёнки, чтобы девочке могла пораньше приступить к работе и успеть ее выполнить в срок. Ещё Заря-Заряница приходила к Алёнке и выполняла работу вместе с ней.
Найди в тексте и выпиши несколько постоянных эпитетов.
Белые ручки, тёмный лес, красное солнышко.
Как ты понимаешь выделенные выражения?
Облачка полыхнут полымем — облака постепенно становятся ярко-алыми, как будто они горят.
На щеках будто заря горит — щеки румяные алые, как утренняя заря.
Здесь вы найдете ссылки на ответы к остальным заданиям из учебника «Русский родной язык» Александровой.
Источник
Ясен красен
Может ли наука чего то не знать?
Может, конечно, но мы этого не узнаем. Наука — дело тонкое.
У науки всегда есть гипотеза, и сколь бы абсурдна она ни была, с течением времени она находит ряд косвенных подтверждений, по умолчанию делающих гипотезу утверждением.
Ну, например, вот рыба белуга вообще не белая.
Но, найдется что-нибудь ведь и белое в любой рыбе. Молоки, например. Или белки глаз. Или цвет мяса.
И вот, с точки зрения науки рыба белуга названа белой из-за белого цвета ее мяса.
Так значит у рыжей белки должно быть белое мясо? Странно, но . нет.
Почему же не белая белка названа как-будто она белая?
Что есть у белки белого? Живот? Отлично, но маловато. Ведь странно было бы называть макаку красной только по небольшому фрагменту.
И вот филологическая наука делает вывод, что белка оттого так названа, что раньше древнерусские белки были белыми, а повсеместно потемнели они лишь к нынешнему времени.
Где-то я такое уже слышал.
А, вот, древние римляне называли кельтов, населявших Галлию — территорию современной Франции, Бельгии и Северной Италии, галлами. Латинское слово «gallus» означает не только «галл», но и «петух». И вот французский учёный Адольф Блок разъяснил, что римляне дали такое название кельтам потому, что они все были рыжеволосыми и огненно-рыжие хохолки их напоминали петушиные гребешки.
Я тоже так хочу.
Русоволосыми называют на Руси светловолосых, хотя русый этимологически это рыжий. Аналогично, кстати, и черноволосые брюнеты названы по слову коричневый, brown.
Факт, но синонимом русоволосому является и шатен и блондин.
Поэтому и называется Русь Русью, то есть светлой, святой, что все поголовно тут были со светлой головой, светловолосые.
Источник
«Да разве мои грехи простят!» Священник Ясен Шинев — о нездоровой религиозности
В современном мире отсутствует полнота — как духовная, так и в области чувств. Вокруг все будто разорвано на куски, фрагменты, пульсирующие в неестественном, непонятном для нас ритме. Изо дня в день мы мечемся, словно птицы в мрачной пещере, безуспешно пытаясь собрать по кусочкам собственную природу.
Наша духовная жизнь настолько ранима, что мы даже не умеем радоваться ее развитию, своему возрастанию и плодам веры. Для этого необходима духовная собранность, внутренняя дисциплина, коими мы не обладаем. Поэтому наша духовная жизнь быстро превращается в заросли бурьяна и чертополоха.
Один из наиболее частых духовных недугов современного православного христианина — неизбывная печаль, помноженная на комплекс вины. Да-да, как ни странно, эта особенность имеет под собой именно религиозную основу и зачастую убивает корни истинного личного благочестия, душепагубно меняя направление живительного потока веры.
Еще в IV веке, «золотом» для нашей Церкви, святой Иоанн Златоуст предупреждал верующих: «Чрезмерная скорбь, пусть и о грехах, есть от диавола».
Получается, даже в то время, когда жили и творили гении православного богословия, была эта духовная эпидемия, уничтожающая правильный ритм духовной жизни.
Действительно, последователи Христа призваны к спасению через покаяние. Об этом говорил Иоанн Креститель, говорил и Сам Господь наш Иисус Христос. Но смысл их призыва в том, чтобы переосмыслить прожитую жизнь и затем превратить ее в активное, практическое выполнение десяти заповедей.
Это особое состояние духа, известное как метанойя (переоценка ценностей), составляет суть духовной жизни подвизающегося христианина — от древности до наших дней. Такое чувство можно назвать полноценным, ибо оно живет на крепком, твердом основании горячей веры, когда человек борется за спасение и жизнь в Царстве Божием.
Об этом говорит и великий певец покаяния — святой Ефрем Сирин, трудившийся уже в иное время, через несколько веков после святого Иоанна Златоуста. С горечью он восклицает: «Блюдите, чтобы не сказать: “Столь сильно грешен я, что нет мне прощения!” Кто говорит так, не ведает, что Бог есть Бог кающихся и пришел на землю ради страждущих…»
Красноречивей диагноза трудно представить. Это сказал автор потрясающих, важнейших для нас текстов, лично переживший все особенности подлинного, настоящего покаяния, не имеющего ничего общего с больной мистикой, которая является показателем, скорее, душевного нездоровья. К сожалению, последнее сегодня, в век «заката христианства» (так называл наше время святой Игнатий Брянчанинов), наполняет собой жизнь многих верующих по всему миру.
Мы живем во времена оскудения — в том числе, оскудения духовного, когда люди, регулярно посещающие церковь, непрестанно сокрушаются о том, насколько они грешны, не понимая, что так они просто ставят крест на духовном возрастании.
Они то и дело плачут о своем ничтожестве, которое преграждает им путь ко спасению, и выносят себе настоящий духовный «приговор», сопровождаемый тяжкими вздохами, горькими восклицаниями и слащавыми признаниями абсолютной безнадежности и невозможности спастись.
Это очень заразная болезнь духа, являющая собой целую смесь «вирусов». Здесь и меланхолия, и ностальгия, и сентиментальность, и прочие ловушки. Люди, страдающие этой болезнью, упорно твердят, что никогда не достигнут спасительного берега избранных и Царство Небесное так и останется для них далеким миражом. Хлюпая носом и вытирая слезы, они повторяют день ото дня: «Ох, спасусь ли я? Нет мне прощения, недостойному!»
Разве этого хочет от нас Господь? Неужели у Него, победившего силы мрака, сошедшего во ад и благовестившего Евангелие, а Своим Воскресением еще и уничтожившего смерть, — неужели у Него нет рецепта для таких людей, как спастись? Он победил и приглашает нас разделить Его победу. И мы, называющие себя последователями Христа, не просто можем, а обязаны торжествовать вместе с Ним, разглашая весть об этом торжестве по всему миру и делиться Его светом со всеми, везде и всегда.
По Своей великой благости и человеколюбию Господь приглашает нас не только стать участниками великого духовного пира, но и сподвижниками в Его святом деле спасения душ человеческих. И призыв этот звучит в двух словах, выраженных апостолом Павлом в послании к Фессалоникийцам: «Всегда радуйтесь» (1 Сол.5:16).
Радуйтесь тому, что Бог открыл наши духовные очи и приобщил к высшему, горнему миру. Мы — посланники небесные, но часто ли вспоминаем об этом? А ведь именно православная Церковь, в отличие от католической и протестантских общин, является пасхоцентричной Церковью. Наш дух, все наше богослужение направлены к Пасхе, Воскресению Спасителя Иисуса Христа, Сына Божия и Сына Человеческого.
Один из самых известных боговидцев нашего времени, старец Порфирий Кавсокаливит, говорил тем, кто приезжал к нему за советом: «Христианин должен избегать нездоровой религиозности. Один уклон здесь — это чувство превосходства над другими, другой — постоянное ощущение своего недостоинства. Избегать нужно и того, и другого.
Одно дело — заковывать себя в кандалы уничижения, а другое — быть по-настоящему смиренным человеком.
Уныние не имеет ничего общего с настоящим покаянием. Сокрушение на словах — дьявольская ловушка, бросающая нас в отчаяние и парализующая волю. Истинное же смирение дарует надежду, ведя к исполнению Христовых заповедей» («Избранные советы»).
К сожалению, очень часто за видимым благочестием и маской смирения кроются маловерие, теплохладность, а иногда и абсолютное неверие, помноженное на нежелание вести духовную борьбу со своими грехами. А элементы больной мистики — такие, как чрезмерное усердие во внешнем благочестии, зацикленность на деталях и пр. — наносят дополнительный вред чистому и искреннему общению со Святым Духом. На настоящий подвиг при таком отношении уже не остается ни времени, ни сил.
Все мы — превосходные артисты, мастерски играющие по нескольку ролей одновременно, потому что больше всего боимся, что нас не поймут, не оценят, осудят. Вот и носим сразу по нескольку масок — от страха, поступая не как верующие, а как абсолютно неверующие. Вместо того, чтобы наслаждаться свободой во Христе, мы постоянно меняем облик согласно обстоятельствам — не хуже хамелеонов, а когда что-то нас еще и не устраивает, начинаем винить Бога в том, что Он не помогает.
Только свободный человек может быть по-настоящему смиренным, а тот, кто находится в плену комплексов и страстей, так и будет мучиться в болоте своей ветхой природы. Комплекс вины чужд тем, кто стяжал истинную благодать.
Путь ко спасению — это прежде всего битва с ветхим человеком, поселившимся в нашей личности, святая борьба за освобождение во имя света.
Тот, кто желает бороться, желает одержать настоящую победу, чтобы спастись, всегда ищет способ, как это сделать, следуя примеру Спасителя и опираясь на опыт святых отцов. Истинные последователи Христа дышат чистым воздухом Матери Церкви и, вдыхая благодать Ее учения, с искренним сокрушением и решительностью ведут борьбу за достижение подлинного смысла земного пути — спасения души. Аминь.
Перевод Елизаветы Терентьевой для «Правмира»
Источник
Ясный мир Ясена
Сегодня в Москве будут прощаться с Ясеном Николаевичем Засурским, и сердце мое, в физической своей оболочке находящееся в Швейцарии, будет, конечно, там, в нашей «факультетской» церкви св. Татьяны, а затем во дворе факультета журналистики МГУ на Моховой, в толпе любивших и любящих его людей.
… 1 августа в Швейцарии – национальный праздник, День основания Конфедерации. Но какой уж праздник, если день этот начался с известия о кончине Ясена Николаевича. Ох! И ясно ведь, что возраст солидный, и знала я, что надо готовиться, а все равно – как обухом по голове, и вот уже три дня стоят перед моим внутренним взором его светлые глаза мудрого ребенка и крутится в голове калейдоскоп воспоминаний, скопившихся за 36 лет. Наше первое знакомство; его приезды на «картошку» с банками варенья от родителей; путч 1991 года; моя защита диссертации, когда Ясен Николаевич переволновался больше меня; вручение ему премии имени Ганди в ЮНЕСКО в Париже; поход на «Тартюфа» в театре Арианы Мнушкиной в мой последний парижский вечер; моя свадьба; похороны моего деда. Боже мой, сколько всего пережито вместе, и всегда, во все самые важные радостные и печальные моменты он оказывался со мной. Даже когда, едва получив права, я только начинала водить машину, именно он стал моим первым пассажиром – не побоялся, рискнул!
Через долгую жизнь Ясена Николаевича прошли десятки тысяч людей – кто «проездом», кто «чтобы навеки поселиться». Многие из них делятся в эти дни сокровенным о Засурском, пропуская его через себя и себя через него. В жизни каждого он оставил свой особый след, но если внимательно, как учил Ясен Николаевич, вчитаться в поток трогательных текстов, то вырисовывается общая линия, тема, общий лейтмотив: каждому из этих многочисленных и очень разных авторов он когда-то помог, что-то мудрое посоветовал, в чем-то поддержал, от чего-то уберег… И я – не исключение. Именно на этой причастности к нему держится многоликое журфаковское сообщество, именно поэтому «птенцами Ясенева гнезда» считают себя десятки тысяч людей разных национальностей и возрастов, живущие в разных странах. Мне известны шестеро из тех, что залетели в Швейцарию.
Меньше двух лет назад, когда я садилась писать текст к 90-летию Ясена Николаевича, то наивно думала, что сделать это будет раз плюнуть. Оказалось – непосильная задача. С чего начать? Каким аршином измерить не умещающегося в привычные рамки человека? Что выбрать из огромного вороха воспоминаний? Как вложить в небольшой текст 36 лет уникальных отношений, переросших из полагающегося почтения к декану в нежнейшую любовь к Человеку, год от года только крепнувшую? Ясен Николаевич Засурский был (как страшно это прошедшее время!) человеком уникальным не только потому, что уродился вундеркиндом – в 19 он лет уже закончил Московский государственный педагогический институт иностранных языков им. М. Тореза. Не потому, что обладал энциклопедическими знаниями в самых неожиданных областях, умел читать по диагонали, мгновенно перерабатывать огромные потоки информации, спать с открытыми глазами, находить с любым человеком общий язык. Не потому, что он помнил «личные дела» («файлы») всех студентов надежнее любого компьютера и, последний из могикан, целовал ручки всем без исключения дамам. Главными его качествами, редчайшими в любое время, были, на мой взгляд, неизменная доброжелательность и неравнодушие.
Ясен Николаевич Засурский вручает автору «красный» диплом, 1990 г. Биография его хорошо известна. К 22 годам Ясен Засурский защитил кандидатскую диссертацию по Теодору Драйзеру. В 1951-1953 годах работал научным редактором в Издательстве иностранной литературы, стоял у истоков момументальной «Библиотеки иностранной литературы». С 1953-го начал работать на незадолго до этого созданном факультете журналистики МГУ, через два года став заведующим кафедрой зарубежной журналистики и литературы. 42 (!) года, с 1965 по 2007-й, прослужил деканом факультета, а затем занял почетную должность его президента. Согласитесь, примеры подобного элегантного «отхода от дел» в нашей стране можно пересчитать по пальцам, обычно ведь либо ногами вперед, либо, извините, пинком под зад. Но на то это и был Засурский, для всех выпускников нашего факультета всегда остававшийся его, без преувеличения, умом, честью и совестью.
Так вышло, что я познакомилась с Ясенoм Николаевичем в первый же день учебы, 1 сентября 1985 года. Тогдашнему парторгу – ярому патриоту, свалившему потом в Америку – не понравились мои розовые джинсы с этикеткой NASA на заднем кармане, и он повел меня к декану: стыдить. А декан, низко наклонившись к этому самому месту и приподняв очки с толстыми линзами, этикетку внимательно изучил, хихикнул и спросил: «А Вы хоть знаете, что это такое?» Я знала. Тогда он попросил представиться (фамилию мою знал), выяснил, в какой школе я училась (школу знал), у какой учительницы по английскому (учительницу тоже знал). С этого началось. А в начале второго курса, сразу после «картошки» в совхозе «Бородино», я пришла к нему отпрашиваться в первую командировку в качестве переводчика. Просидев в «предбаннике» перед кабинетом декана нормативные часа два, была допущена в святая святых. Долгий, обстоятельный разговор под портретом Ленина, среди аккуратных развалов скопившихся за почти полвека книг и газет, за чаем с шоколадкой, извлеченной из глубин железного сейфа, закончился предложением писать курсовую под его руководством и разрешением на свободное посещение занятий – с уговором: «до первой четверки». С тех пор мы не расставались.
Образ этого уникального персонажа, которого моя швейцарская семья сразу окрестила «профессор Пнин», раскрывался мне постепенно. Помню, как в момент моего поступления удивилась моя мама, тоже выпускница журфака, узнав, что все профессора-евреи, учившие в свое время ее, во главе с легендарным Д. И. Розенталем, все еще «на своих местах». Много лет спустя, в Париже, я спросила Ясена Николаевича, как это ему удалось. «А я просто не делал, — сказал он, пожимая плечами и уплетая свой любимый круассан с абрикосами. — Добровольцев, желавших выслужиться, увольняя евреев, и без меня было довольно, а приказать мне не могли. Я просто не привлекал к этому внимания». Как тут не вспомнить гениальную формулировку Б. Вахтина «подчиняться, сопротивляясь», звучащую со сцены Театра-мастерской Петра Фоменко в спектакле «Одна абсолютно счастливая деревня».
Роль, которую сыграл Ясен Николаевич в моей жизни, невозможно переоценить. Без него меня не выпустили бы в Париж писать дипломную работу – он выступил гарантом того, что я не останусь во Франции, и промозглым темным вечером в ноябре 1989 года пришел провожать меня на Белорусский вокзал. Вдумайтесь только: Он – великий и всемогущий Декан, пришел провожать меня – студентку! Без него я не защитила бы диссертацию: тишайшим своим голосом он сообщил по телефону мне, уже гордой и свободной парижанке, что писать, мол, Наденька, придется, и каждую пятницу ожидал от меня пять машинописных страниц по факсу – интернета тогда еще не было! Именно с ним я открыла для себя Америку, любимую его страну, которую он знал не хуже России и куда регулярно ездил с 1958 года, став одним из первых, если не первым советским фулбрайтовским стипендиатом. Наша поездка по университетам в 1988 году началась с дегустации Irish coffee на пересадке в Шенноне (прямых рейсов тогда не было), а первым неотложным делом по приезду оказалось… посещение кладбища в Балтиморе с чтением, по очереди и вслух, текстов Эдгара По на его могиле – книжку Ясен Николаевич предусмотрительно прихватил с собой. Неподдельный интерес к тогдашнему идеологическому врагу, любовь к великой американской литературе он мягко, но раз и навсегда вбивал во всех нас, его учеников, умело отделяя зерна таланта от плевел пропаганды. Уникальный преподавательский состав, собранный Ясенoм Николаевичем на Моховой, и уникальная же созданная им на факультете атмосфера доброжелательности и доверия сделали пять лет учебы счастливейшими и незабываемыми. В нашей Коммунистической аудитории кто только не выступал – от Булата Окуджавы до Грэма Грина. А уж как он уговорил основателя CNN Теда Тернера оборудовать нашу учебную телестудию, одному Ясену Николаевичу известно.
С Ясеном Николаевичем и Светланой Александровной в парижском кафе, 1993 г. (Из личного архива Н. Сикорской)
В любых конфликтах он всегда был на нашей, студентов, стороне! Недаром страница в ФБ, созданная к 30-летию нашего курса и названная «Поколение непоротых», имеет в качестве иконки его добрые, умные глаза в неизменных очках. Человек в быту крайне скромный и неприхотливый (гардероб его был весьма ограничен, хотя подаренных галстуков хватило бы на специализированный магазин, а о квартире и говорить нечего), из каждой заграничной поездки он привозил чемодан газет и журналов для нашей учебной библиотеки, а также ни с чем не сравнимые рассказы, звучавшие на лекциях приблизительно так: «Сегодня мы поговорим о прекрасном писателе Доктороу. Последний раз, когда мы встречались, десерт был не лучший, заварной крем не удался…Зато Белочка Кауфман, внучка Шолома-Алейхема, угостила меня таким тортом, что пальчики оближешь». И облизывал для пущей наглядности пальчики, затем тщательно вытирая их клетчатым носовым платком.
Весь МГУ знал нашу факультетскую песню на известный мотив: «Я спросил у Ясена, где моя стипендия?/ Ясен не ответил мне, качая головой. » Весь МГУ завидовал, что у нас такой декан. А мы, счастливцы, переходя с курса на курс, взрослели и наглели. Называли его за глаза Ясей, Ясиком и даже Яськой, единодушно при этом обожая. Один раз, на третьем курсе, сидя на лекции Ясена Николаевича в Ленинской аудитории, я вязала под партой свитер. Клубок слетел с колен и укатился. Не прерывая рассказа, профессор сошел с кафедры, поднял и подал мне синий клубок с единственным комментарием: «Какой мягкий мохер! И цвет не маркий». А когда через несколько неделей я появилась на лекции в обновке собственного производства, то ничего не упускавший из виду Засурский, немедленно проследив причинно-следственную связь, кивнул мне одобрительно с кафедры и заговорщицки подмигнул.
А как забыть последний экзамен по американской литературе, который я сдавала ему на пятом курсе, вернувшись из Парижа?! К тому моменту отношения у нас уже были очень добрыми, и я, и все окружающие искренне полагали, что речь идет о простой формальности. Уверенной поступью вошла я к нему в кабинет, уселась на диванчик, взяла конфетку. И тут-то Ясен Николаевич кладет передо мной стопку билетов и, улыбаясь, говорит: «Ну, Наденька, чтобы нас не обвинили в фаворитизме, предлагаю Вам кратко ответить на все вопросы курса». Вот тебе и «блат»!
Я. Н. Засурскону — 90! 29 октября 2019 г. (Из личного архива Н. Сикорской)
Как весело было с ним смеяться, как интересно что-то серьезное обсуждать, как хорошо просто молчать… Каким счастьем было отметить с ним в Москве его 90-летие, хоть и был праздник омрачен уходом буквально за несколько дней до этого его супруги Светланы Александровны Шерлаимовой, Светочки.
И вот наступил момент писать за упокой.
В том почтенном возрасте, до которого дожил Ясен Николаевич, время, увы, имеет свойство ускоряться, и бег его ни остановить, ни хотя бы приостановить не дано никому. Любимый Учитель в последние годы старел, слабел, только голос его не менялся и неизменным оставался его интерес к жизни вообще и к моей в частности.
В течение многих лет я исправно звонила ему и Светлане Александровне каждое воскресенье. С конца октября 2019-го – только ему. В последнее время разговоры наши стали менее регулярными, не всегда он был в форме, и его сын Иван начал подсказывать мне подходящие моменты, каждым из которых я спешила воспользоваться. Невозможно представить себе, что уже не услышу этот ставший родным голос, не уловлю знакомые интонации, и не скажет он мне в ответ на какую-нибудь жалобу: «Ничего, детка, все будет хорошо».
В последний раз я видела его совсем недавно, 18 июля. О прощании не было сказано ни слова, хотя оно и висело в воздухе, как топор. Я сидела у его постели и держала за руку. Он периодически целовал мне ручку… Мы спокойно, неспешно поговорили. Вспоминали Париж с его устрицами, булочками и утренними пробежками Ясена Николаевича по Люксембургскому саду. Запавшие ему в душу вафли с вишнями на набережной в Остенде. Почему-то вспоминали Е.П. Кучборскую и Т. В. Шанскую, двух великих журфаковских старух – Ясен Николаевич отлично помнил, что я стала первым получателем стипендии имени первой и училась в группе второй. Поговорили об успехах моих детей. Обсудили ситуацию с газетой. Душевный получился разговор, но в какой-то момент я увидела, что Ясен Николаевич начал уставать…
…Согласитесь, редко бывает, чтобы многолетние отношения между даже самыми близкими людьми, даже самыми лучшими друзьями хоть чем-то да не омрачались, чтобы хоть какая-то кошка да не пробегала. Оглядываясь на 36-летнюю историю наших с Ясеном Николаевичем отношений, я ни одного такого примера вспомнить не могу – только Доброжелательность, Любовь, Понимание, Поддержка. Радость встреч без горечи расставаний, поскольку каждый раз знали, что скоро увидимся.
Большое видится на расстоянии, и лишь со временем мы, знавшие его, сможем до конца осознать масштаб этой Личности, сравнимой, пожалуй, лишь с Сахаровым и Лихачевым. Все мы, журфаковцы разных поколений, 1 августа осиротели. Многие, я уверена, думают в эти дни о роли, сыгранной Деканом в их жизни, о том, как он учил нас ставшим сегодня архаичными понятиям Добра и Зла, Порядочности и Подлости, старательно разъяснял разницу между прагматизмом и цинизмом, предостерегая от невольного, а тем более сознательного пересечения границы между ними. При этом, если идеалистом он точно был, то наивным человеком – точно нет. Все он прекрасно видел и понимал, но, в мудрости своей, умел находить общий язык со всеми, никогда при этом не занимая позицию «и нашим, и вашим». Вы думаете, жить «по Засурскому» сложно? Вовсе нет! В момент сомнения спросите себя, только честно, как поступил бы Ясен Николаевич, и ответ будет ясен. ЯСЕН.
Образовавшаяся с его уходом пустота никогда не заполнится, потому что незаменимые – есть. Журфаковец Андрей Колесников предложил на-днях в «Коммерсанте» поставить ему памятник во дворе факультета, напротив Ломоносова, чтобы они смотрели друг другу в глаза. Отличная мысль! Только вряд ли поставят, ведь ни звания Героя соцтруда, ни прочих полагающихся кандидату в памятники регалий у него не было. Даже на 90-летие еще активный профессор никакой награды не получил, а ведь и в верхах нынешней власти встречаются порой выпускники журфака. Но увидеть памятник Засурскому очень хотелось бы. Может, объявить подписку, как когда-то на памятник Пушкину в Москве? Это было бы логично, ведь, как и Александр Сергеевич, самый надежный памятник – нерукотворный, который не снести – Ясен Николаевич себе точно воздвиг. Светлая память.
Источник
