Много получать и почти не работать — цель современной молодежи?
«Не напрягаться и получать хорошие деньги» — таков идеал «взрослой жизни» у многих представителей подрастающего поколения. Но так ли рассуждают на самом деле все современные дети? Давайте обсудим
Довольно часто у слушателей на лекциях, которые я читаю, и у журналистов, которых интересует эволюционный аспект различных воспитательных и семейных проблем, возникает ко мне определенный вопрос. Звучит он обычно так: «А вот вы же уже давно работаете, и на одном месте, то есть получается практически чистый эксперимент. Скажите, изменились ли за эти годы…?» В конец фразы разные люди вставляют разное, в зависимости от своего интереса. Самые частые окончания такие: изменились ли родительские запросы к вам? Подростковые запросы? Проблемы, с которыми приходят семьи? Сами семьи? С чем обращаются чаще всего? И так далее.
Сегодня я хотела бы обсудить с уважаемыми читателями один аспект, который прямо очень существенно эволюционировал за время моей работы и к которому я, если честно, еще так и не сформировала своего отношения.
Я надеюсь, что состоится дискуссия, в которой в этом блоге часто участвуют люди разных поколений и из разных стран, и из нее я что-то еще дополнительное пойму о современных тенденциях. Это поможет мне наконец определиться с моим собственным мнением.
Что же это за аспект моей практики и кого он касается? Сначала я его выявила и сумела обобщить, разговаривая не с родителями, а с самими детьми и подростками. Очень удивилась и сперва решила, что померещилось. Потом стала направленно спрашивать уже не только детей и подростков, но и их родителей, которые своих детей наблюдают и разговаривают с ними не только в обстановке кабинета поликлиники, но и, так сказать, в естественной среде. Потом стала спрашивать у подростков о мнении и позиции их друзей в подростковых офлайн- и онлайн-сообществах, чтобы охватить группы пошире. Теперь, как мне кажется, у меня собралось достаточно данных, чтобы поставить вопрос, так сказать, ребром.
На основании моих опросов и наблюдений у меня сложилось впечатление, что практически никто из современных детей и подростков не собирается, не хочет и не планирует, закончив образование, каждый день ходить на работу и работать там полный рабочий день, который, если я не ошибаюсь, у нас в стране по-прежнему восьмичасовой.
И эти их перспективные планы совершенно не зависят от их семьи и от того, какое именно образование они для себя запланировали — среднее специальное или два высших.
Для меня, как для типичного представителя своего поколения, это очень странно. Мы росли в ощущении того, что трудовой онтогенез советского человека в своей основной схеме прост и понятен. В идеале он виделся так: школа, потом еще одно учебное заведение (желательно, конечно, институт, но тут все зависит от привходящих обстоятельств, в которых самым существенным компонентом были твои собственные дарования, мотивированность и прилежание), потом устройство на работу и (опять же в идеале) много лет спустя — уход с этого же предприятия на пенсию, с успехами (может быть, и карьерным ростом от мастера до директора, но если его не случилось, например, человек всю жизнь проработал участковым врачом в поликлинике, узнаваемым в лицо поколениями людей в квартале, или высококлассным рабочим «золотые руки», то это не менее замечательно и почетно), грамотами, поздравлениями и слезами. Мы, позднесоветские дети, очень хорошо отличали декларируемые идеалы от практической жизни, но тем не менее ежедневная обязательная работа каждого человека в русле социалистической доктрины «от каждого по способностям — каждому по труду» на протяжении всей его активной жизни казалась нам вполне разумной и даже справедливой.
Вот это вот, судя по всему, в видении нынешних детей изменилось кардинально. И негативный аспект своей программы они формулируют четко, однозначно и очень похоже друг на друга, как если бы все черпали из одного источника (интересно, что он такое? — я-то сама с ним никогда не встречалась и даже не представляю, где он находится). «Я не хочу и не буду всю жизнь каждый день по восемь часов сидеть в офисе или стоять за станком».
Ок. Чего ты не будешь делать, я поняла. Понятен и мой следующий вопрос: а как же ты видишь свою будущую трудовую биографию?
Первые ответы всегда про образование (хотя я не про него спрашивала. Родители, озабоченные образованием своих чад, — вам можно радоваться?)
Из всех ответов в моих фаворитах такой (и не думайте, что я слышала его всего один раз! Тоже — родителям на заметку):
— Когда я закончу этот институт (читай: навязанный мне родителями), я пойду в другой, уже по своему выбору, учиться тому, чему сам хочу!
Обычные же ответы такие:
Это все не считая тех, которые собираются быть «знаменитыми блогерами» и зарабатывать на жизнь, играя в компьютерные игры.
Какие тут возникают вопросы и видимые мной проблемы.
Первое. Может быть, мир уже действительно изменился так, что они правы и им en masse не придется работать «каждый день по восемь часов»? Людей очень много, нынешнему миру нужны скорее потребители, чем производители, постоянно то там, то тут идут какие-то разговоры о «гарантированном базовом доходе». Тогда получается, что их планы и ожидания вполне реалистичны.
Второе. Не являются ли эти планы и ожидания следствием не столько мировой, сколько микросоциальной, семейной политики? Сами неплохо обеспеченные родители так преуспели в обеспечении своих детей «всем самым лучшим», что дети вовсе не стремятся вырасти, уйти из семьи, слезть с родительской шеи, а готовы еще и еще чему-то учиться, до бесконечности оттягивая момент выхода «в жизнь», где большинство пока что ждет та самая, изначально постылая для них необходимость — каждый день по восемь часов сидеть в офисе или еще где-то.
Третье (самое тревожное). Они же все-таки вырастают. Каждый год, прямо теперь. И заканчивают (или не заканчивают) институты или колледжи. И еще раньше, чем они их закончат, становится понятно, что все-таки это вот уже почти сейчас — надо идти и работать. За небольшие деньги, в условиях высочайшей (нам, поздним «совкам», такая и не снилась) конкуренции, работать много и напряжно, если хочешь хоть куда-то продвинуться (сейчас молодой человек, не продвигающийся в профессии и по службе, воспринимается скорее как неудачник). Хорошо, если этот наперекор всему выросший ребенок силен или не очень честолюбив. А если сочетание неблагополучное — сил и способностей так себе, а амбиции и честолюбие развиты родителями и миром: только творческая работа, «иди за мечтой», не для того мы в тебя вкладываемся, чтобы ты потом копейки получал, восемь часов в офисе — это для лохов и так далее?
И зачастую реакция чад на этот жизненный и еще недавно вполне обыденный факт неотвратимой необходимости вырасти и работать (реакция эта транслируется, как правило, на семью, психологу, психиатру или в социальные сети) угнетающе стандартна: ах, я, оказывается, социофоб, может быть, с синдромом Аспергера, у меня тревога, синдром дефицита внимания, бешеная усталость и, наверное, депрессия или биполярное расстройство (интересно, что общественно стигматизированную шизофрению никто из этих интернет-образованных страдальцев себе не приписывает). Я с трудом встаю с дивана, ничего не хочу, медленно доползаю до ванной и холодильника и, уж конечно, не могу постоянно и регулярно работать. Все мои мечты разбиты, и, наверное, в этом виноваты родители и, может быть, условия жизни в моей стране. Мне не обеспечили того и этого. А может быть, я просто болен. Наверное, меня надо лечить, и уж наверняка мне надо сочувствовать, а вовсе не орать на меня и не обзывать избалованным тунеядцем. Родители, где мой психолог и моя вкусная таблетка? Большинство современных родителей, как легко можно догадаться, немедленно начинают сами страдать, чадо лечить и ему сочувствовать.
Я как психолог-практик отчетливо понимаю, что в мое поле зрения попадают в основном те, кто ломается, выстоявших и адаптировавшихся я просто вблизи не вижу. Именно поэтому я и хочу через этот блог скорректировать свою точку зрения в сторону реальности. Я вполне допускаю прогностическую правоту нынешних детей. Может быть, они и вправду вырастут и все поголовно будут заниматься творчеством или просто жить в свое удовольствие, работая от случая к случаю. Я отлично понимаю, что уже сейчас существенная часть людей в цивилизованных странах не работает этот самый «полный рабочий день в офисе». Но ведь еще далеко не все.
А что делать с теми, кто с этими взглядами вырастает прямо сейчас, сталкивается с реальностью и реально страдает (а их, увы, немало)? Может быть, можно и нужно все-таки немного изменить родительскую (общественную?) позицию по этому вопросу?
Что вы по поводу всего этого думаете, уважаемые читатели «Сноба»?
Если вам есть что сказать по теме этого поста, но вы не являетесь подписчиком сайта проекта «Сноб» и членом клуба, вы можете прислать свое мнение по адресу [email protected] . И, пожалуйста, указывайте, откуда вы, например: «пишет Елена из Петербурга», «пишет Анна из Германии».
Обсудить тему и поспорить с автором теперь можно в комментариях к материалу.
Больше текстов о психологии, отношениях, детях и образовании — в нашем телеграм-канале «Проект “Сноб” — Личное». Присоединяйтесь
Источник
Еще не война. Уже не мир
Разрыв отношений с НАТО важен не сам по себе. Это часть общего отказа Кремля от дипломатии как таковой.
Говоря о закрытии российского представительства при НАТО (а также упразднении военной миссии и информбюро этого альянса в Москве), провластные и непровластные комментаторы сходятся на том, что отношений давно нет, а значит, и жалеть особо не о чем. Снявши голову, по волосам не плачут.
Это не совсем так. Отношения были. Еще три недели назад глава МИД РФ Сергей Лавров и генсек НАТО Йенс Столтенберг провели переговоры «на полях» сессии Генассамблеи ООН. Ничто не предвещало грозы. Перед началом мероприятия начальник российских дипломатов даже беззлобно предупредил журналистов, чтобы не ждали сенсаций: «Ребята, можете не испытывать удачу, Россия не собирается вступать в НАТО».
Что было потом, за закрытыми дверями, точно не известно. Но, видимо, все пошло не так. The Washington Post, ссылаясь на анонимный источник, утверждает, что Лавров якобы прервал плавную речь Столтенберга и закатил ему что-то вроде скандала. После чего НАТО, движимое обидой, вдвое сократило российское представительство в своей штаб-квартире. А Москва в ответ уже просто разорвала отношения.
Не могу ручаться, что сценарий был в точности таков. Но выглядит правдоподобно. Именно таким порядком, через обмен боевыми заявлениями и высылками сотрудников, в этом году сошли почти до нуля дипотношения Москвы и Вашингтона. На сегодня до полной их заморозки всего один шаг — представительства почти не работают, визы не выдаются.
Официальные связи с Европой не так плохи, но тоже слабеют.
Помимо прочего, массовые отзывы дипломатов категорически противоречат корпоративным интересам российского МИДа. Его кадры весьма ценят свой нелегкий труд в богатых странах и совершенно не стремятся оттуда уезжать. Способствуя их исходу с Запада, министр иностранных дел выступает в роли безропотного помощника вождя, а вовсе не в качестве выразителя чаяний своих подчиненных.
Но это совсем не главный парадокс ситуации. Ответим сначала на вопрос, был ли предрешен российско-натовский разрыв.
Иногда говорят, что Россия в эпоху Ельцина и раннего Путина была склонна вступить в НАТО, и роковой ошибкой Запада стало то, что он такое намерение то ли не заметил, то ли недостаточно высоко оценил.
Считаю этот порыв сильно преувеличенным. О готовности вступить в НАТО говаривали (из пропагандистских, естественно, соображений) еще Сталин (в 1952-м), Молотов (в 1954-м) и чуть ли не Андропов (в 1983-м). Заявления Ельцина (в 1991-м) и Путина (в 2000-м) такой же липой не были, но серьезных и продуманных намерений за ними не стояло и стоять не могло.
Блок НАТО построен как объединение стран Запада вокруг Соединенных Штатов. Руководящая роль этой сверхдержавы является в нем системообразующей. Вступление туда России, сопровождаемое отказом этой организации от собственных основ, стало бы равносильно роспуску НАТО и никогда всерьез не рассматривалось ни одной из сторон.
А вот сотрудничество было вполне возможным и дважды приобретало практический характер: сначала — в середине 1990-х на Балканах, а затем, прервавшись было ссорой из-за Сербии, — в начале 2000-х по случаю поддержанного Москвой вторжения в Афганистан. Но с 2008-го, после изгнания Грузии из Южной Осетии, не осталось уже ни доверия, ни сотрудничества. Пути разошлись. Странно было бы ждать от Запада поддержки боевых операций и политических мероприятий нашего режима в Европе, Азии и Африке.
Однако формальные отношения сохранялись. И приносили пользу, поскольку возможность обменяться информацией даже врагов иногда удерживает от крайних шагов. Для того и придумана дипломатия, чтобы хотя бы видеть и слышать друг друга.
Но наш режим с каждым годом, а теперь уже и с каждым месяцем все более уникален. В том числе и потому, что отказался от регулярной дипломатии и от услуг соответствующего профильного ведомства.
Олицетворением этого отказа является Сергей Лавров — дипломат особого стиля, семнадцатилетняя служба которого во главе МИДа не отмечена ни одним дипломатическим успехом. Только скандалы и ссоры, обеспечивающие ему стойкую благосклонность вождя и даже, говорят, приязнь пожилой части сограждан, родственную их же симпатиям к телеагитаторам. Под руководством Лаврова МИД как служба связи с внешним миром был радикально деквалифицирован и фактически перестал функционировать по прямому назначению. Разрыв с НАТО — только последняя новость в длинном ряду.
Это не значит, что контакты с недругами свернуты полностью. Они продолжаются и даже иногда крепнут на уровне, так сказать, персональном.
Начальник Генштаба Валерий Герасимов время от времени консультируется с американским коллегой Майклом Милли. Секретарь Совбеза Николай Патрушев общается по телефону с советником по нацбезопасности Джейком Салливаном, а один раз они даже встретились на нейтральной территории и провели «конструктивные переговоры, несмотря на разногласия». И конечно же, сам Владимир Путин вполне открыт для новых встреч с Джо Байденом, если достаточно подобострастно попросят. Без Лаврова и его подчиненных международные дела у наших начальников явно идут веселее.
С особой наглядностью это проявилось совсем недавно, по случаю приезда в Москву Виктории Нуланд. Ждали и встречали ее вовсе не как третье лицо в американском дипломатическом ведомстве, а как femme fatale, роковую женщину, героиню кремлевских легенд про «печеньки Госдепа» (которые в действительности были пакетом бутербродов, принесенных ею на киевский Майдан).
Накануне прибытия Нуланд вышла статья, подписанная экс-премьером и даже, если кто помнит, экс-президентом Дмитрием Медведевым, — о том, что про Украину Кремль будет говорить не с Украиной, а с Вашингтоном.
Так и поступили. Переговоры Нуланд с куратором «украинского» направления политики Дмитрием Козаком были, видимо, конкретными и принесли, по словам ее собеседника, какие-то результаты. А вот общение с формальным коллегой, замминистра иностранных дел Сергеем Рябковым, оказалось бесплодным и ни к какому оживлению парализованных дипотношений не привело.
Вот так теперь все и делается. Личные контакты, на каждый из которых по отдельности дает отмашку Путин, еще сохраняются, а традиционные дипломатические отношения регулярного типа упразднены как пережиток прошлого. До сих пор их наличие означало мир, пусть и холодный, а отсутствие — если не войну, то психологическую к ней готовность.
Источник
