Почему африканцы не любят работать

Почему в Африке все так плохо: как континент превратился в вечную мировую проблему

Давайте поговорим о Зимбабве. Ворох новостей последних дней: отставка диктатора Роберта Мугабе, тонна незнакомых имен, милитаристский захват власти и военный, уверяющий по национальному телевидению, что это никакой не переворот.

Даже если бы армия поддержала кого-то другого, а 93-летний Мугабе получил бы не отступные в размере 10 миллионов долларов за добровольную отставку, а пулю в лоб за отказ от оной — для населения, скорее всего, ничего бы не изменилось.

Повседневность в Зимбабве — это чиновники, требующие взяток за рутинную чушь вроде установки электрического счетчика, и президент-диктатор, выигрывающий в государственную лотерею. Коррупция в цифрах: ежегодно из страны выводится примерно миллиард долларов. И кажется, никто не собирается менять статус-кво.

По оценкам ООН, Зимбабве занимает 154-е место (из 188) по уровню распределения богатства — злая ирония для страны под руководством партии, провозгласившей социализм своей идеологией. Впрочем, от левой социальной политики было бы мало толку: уровень безработицы достигает почти 80 %, а показатели экономического роста скоро станут отрицательными (это не преувеличение — кривая вот-вот пробьет новое измерение в графике).

Расслоение, коррупция и особенно бедность — это проблемы, которые терзают не только Зимбабве, но и соседей по континенту. Вот тут мы должны притормозить: Африка — это не гомогенная держава размером с материк, а 54 государства. Так что готовьтесь к упрощениям. Нас интересуют только те страны, что находятся южнее Сахары. Их 48 (или 49, если мы считаем островной Мадагаскар), и там самый ад.

Новый колониализм

Не то чтобы «цивилизованная» планета совсем забила на эти страны. Черная Африка постоянно получает займы и прочую экономическую помощь — как от Всемирного банка, так и от частных структур — только поддержка эта остается номинальной. В докладе Honest Accounts десять НКО коллективными усилиями вынесли неутешительный вердикт: Африка больше дает миру, чем получает. В сухих цифрах — плюс 161,6 млрд долларов и минус 203 млрд за 2015 год.

Один из недугов — безрассудная кредитная политика развитых стран. В 2015 году черная Африка получила 32,8 млрд долларов займов и отдала 18 млрд. Текущий коллективный долг — 41,3 млрд, и он продолжает расти.

Особняком стоит Всемирный банк. Экономист из Ганы Джордж Айити, выступая в американском конгрессе, подытожил: деньги выдаются государственникам, совсем не заинтересованным в улучшении ситуации в стране, за этим капиталом никто не следит, а за вывод одолженных средств в офшоры никого не отправляют под трибунал. Круг повторяется.

Айити предлагает остроумное решение — судить диктаторов и трясти деньги с них, а не с народа, который от инвестиций ничего не получил.

Другая проблема, о которой рассказывает Honest Accounts, — это бегство капитала. Африка никогда не остается в плюсе, даже несмотря на богатые залежи алмазов (нефти, золота, платины — подчеркнуть нужное в зависимости от страны). За 2015 год с континента вывели 68 млрд долларов с помощью таможенных махинаций с уменьшением стоимости товара. Журналист Financial Times Том Берджис в своей книге The Looting Machine дотошно описал всю цепочку — от китайского государственного гиганта Aluminum Corporation of China до офшорных пустышек, мировых инвесторов и лучших друзей африканских диктаторов. Один из самых одиозных антагонистов — загадочный китайский бизнесмен Сэм Па, который, кажется, мог бы быть главным злодеем в шпионском боевике.

О его прошлом не известно почти ничего, но есть основания полагать, что Сэм Па состоит в родственных связях с видными китайскими революционерами и имеет бэкграунд в российской армии. В докладе американскому конгрессу говорится, что он использует как минимум восемь имен.

Кстати, в Зимбабве его офшорные компании тоже успели наследить: в эту страну Сэм Па вложил до 9 млрд долларов, но детали неизвестны. В Гвинее и Танзании, где инвестиционные сделки были прозрачнее, обещанных инфраструктурных объектов так и не появилось. Зато, судя по всему, наладился незаконный оборот ресурсов и оружия.

Да, и эксплуатирует Африку не только Китай — в книге также упоминается израильский бизнесмен, использовавший дружбу с президентом Конго Жозефом Кабилой для заключения многомиллиардных сделок по добыче полезных ископаемых и американскую компанию, незаконно получившую горнодобывающие концессии в Гвинее.

Главная мысль Берджиса такова: пока мы, закрывая глаза на происходящее, покупаем бриллиантовые кольца и дешевый бензин, титульная «Грабительская машина» продолжает уничтожать африканское будущее.

Сейчас положение континента настолько хрупкое, что ему угрожает само устройство глобальной экономики. Еда и шмотки в рамках благотворительной помощи и простая импортная продукция со всего мира, которая стоит копейки, не оставляют местному бизнесу шансов. Прилавки сенегальских рынков завалены дешевыми луковицами из США, а фермерам проще купить еду с другого конца планеты, чем вырастить ее самим. Приходится приобретать продукцию, не имея возможности создавать рабочие места для того, чтобы ее производить.

Еще один неожиданный удар — переговоры о глобальном потеплении. На них делегаты предлагают меры и вырабатывают конвенции по предотвращению экологической катастрофы, а еще щепетильно спорят о том, где должна стоять точка, а где запятая. Бедные теплые страны — в Южной Азии или той же Африке — ощутят (и уже ощущают!) на себе ужасные последствия изменений климата, как никто другой, но богатые державы не спешат субсидировать проекты, при этом заставляя своих нищих «партнеров» на равных выполнять условия договоров.

Надоевший разговор

Тесно связана с рассматриваемой нами проблемой тема колониализма, которую, конечно, нельзя обойти стороной. «Сегодня страны, из которых вывезли больше всего рабов, беднейшие на континенте», — пишет в своей статье профессор экономики Гарвардского университета Натан Нанн. Чтобы прийти к этому выводу, он изучил старые судоходные записи и сопоставил их с современными экономическими рецензиями. По словам Нанна, рабов вывозили из наиболее развитых регионов Африки, и в том, что раньше там все было хорошо, а теперь стало плохо, нет никакого противоречия: чем жестче колониальный гнет, тем слабее политическая система будущей свободной страны.

Уходя с континента, империи оставили в наследство Африке самые отстойные границы на всем глобусе. Такого количества прямых линий и необоснованных ограничений нет нигде — за исключением разве что США и Канады, но там хотя бы обе стороны все устраивает. Африканские границы рисовались по контурам руин колониальных владений и без оглядки на локальные этнические группы. В результате местные государства становятся тюрьмами для ненавидящих друг друга народов, что почти регулярно приводит к конфликтам.

Другой отпечаток колониализма — травмированная африканская ментальность. Революционер, психоаналитик и левый философ Франц Фанон, умирая под чужим именем в американской больнице, написал свою последнюю книгу как раз об этом. В ней он рассуждает о постколониальной африканской травме. По словам Фанона, расизм просачивался из уст учителей, превратившись в комплекс неполноценности для коренного населения: жителям континента внушили ненависть к себе, своей коже, языку и даже подменили их богов. «Извращенная логика колониализма обращается к прошлому угнетенных людей, искажает, уродует и разрушает его».

Хороший пример — руины древнего африканского города в нашей любимой стране. В колониальное время ученые не верили, что Большой Зимбабве построили африканцы, и придумывали нелепые (разумеется, ошибочные) теории о путешествующих зодчих-арабах.

То же самое искажение истории и формирует наше представление о недоразвитости континента до колонизации. На самом деле в Африке, как и в Америке, были свои государства и империи (например, Гана), они активно развивались между IX и XVI веками. В некоторых регионах существовали письменные языки, один из них — амхарский (Эфиопия).

Конечно, по уровню исторического развития Африка отставала от Европы и Восточной Азии. Не нужно строить расистских теорий — скорее всего, виноват климат. Так, в своей книге «Ружья, микробы и сталь» Джаред Даймонд объясняет отсталость континента отсутствием пригодных для выращивания растений, поддающихся одомашниванию животных и т. д.

Фабрика мира

Вышеупомянутый Франц Фанон был видным борцом с империализмом, но вклад левой философии в свободу Африки почти обесценили местные популисты, в длинной веренице которых Мугабе лишь очередной диктатор, проводивший неумелую внутреннюю политику.

Одна из последних проблем континента — это высокая минимальная оплата труда, не дающая местным странам стать мировым производственным цехом.

Если бы не она, то, возможно, избранные африканские державы уже могли бы заменить, например, вечно горящую Бангладеш в индустрии пошива одежды.

Исключение составляет разве что Эфиопия, которая уже вот-вот догонит Китай и Вьетнам в низкотехнологичном производстве. Эта страна делает все правильно: деньги идут на развитие образования и инфраструктуры. Усилиями местного правительства число детей, принимаемых в начальные школы, выросло с 20 % до 90 %; властям удалось удвоить общую длину дорог и в четыре раза увеличить количество производимой энергии. Осталось только скрестить пальцы, чтобы будущей мировой фабрике не начали вставлять палки в колеса очередные коррупционеры.

Источник

«Мужик, он и в Африке мужик»: монологи русских женщин, которые вышли замуж и переехали жить в Африку

Так ли страшна Африка, как ее многие себе представляют? Ведомые прекрасным чувством любви, наши героини — русские женщины — выбрали себе в мужья мужчин из разных африканских стран и перебрались на Черный континент. Мы поговорили с ними о том, как им там живется, к чему было сложно привыкнуть, есть ли все-таки вода в кране и сталкиваются ли они с расизмом.

Анисса и Орфей

Ижевск — Ангола

Помню, мы гуляли с одногруппниками, и пришел знакомый с темнокожим парнем Орфеем. Орфей был такой крутой — кепка козырьком назад, руки в карманах, — он казался очень самовлюбленным. Мне захотелось с ним сфоткаться, всё-таки для Ижевска он экзотика. Орфей не отказался, а потом начал проявлять внимание. Позже он добавился ко мне в друзья во «ВКонтакте» — так и начали общаться. Мне тогда было 19, ему — 24, оба — студенты. Я в то время училась на юриста в ИжГТУ, а Орфей — на экономиста в УдГУ (впоследствии я перевелась в его вуз). В Россию он приехал учиться из Анголы. Причем поначалу учился на Украине, в Одессе, но из-за боевых действий решил перебраться в нашу страну.

Одним дождливым вечером он пригласил меня погулять. Я ненавижу дождь, но всё же согласилась — так с ним было легко. Мы заговорили об отношениях, и я сразу отрезала: «У нас ничего не может быть. Ты как приехал, так и уедешь на родину. Да и родители наши не поймут». На что он ответил, что я была бы не первым белым человеком в их семье, но, если мои родители будут против из-за его цвета кожи, он поймет. Я тогда думала, что у нас нет будущего, но была одурманена Орфеем. Постепенно я начала отмечать, как он отзывается о родителях: уважительно, будто восхищается. А мне мама всегда говорила: «Смотри на отношения парня с родителями — так же он будет относиться к жене». Так и вышло. Меня покорило его стремление учиться, развиваться, его интеллигентность. Уже когда мы были в отношениях, я увидела, как он заботливо относится к детям, и подумала, что он будет классным папой.

Препятствий для наших отношений было много. Сказывалась жизнь в провинции, где при слове «Африка» у людей глаза на лоб лезут. Мы сталкивались с расизмом, осуждением. Например, однажды таксист прямо сказал нам, что он расист. Когда появились дети, посыпались комментарии — их называли обезьянами или показывали пальцем и говорили: «О, коричневая девочка!»

Моя мама не верила в серьезность намерений Орфея. Я понимала ее чувства, но хотела доказать, что она неправа. А папа сразу начал изучать Анголу, много читал о ней, а потом мне рассказывал. Шутил, что Орфей — «рубероид», но не со зла.

У Орфея старшие братья и сестры живут в Европе. Перед помолвкой мы съездили в Германию, и они благословили наш союз. На помолвке мы надели африканские наряды и кольца, обвязанные красной лентой. Мой отец разрезал ленточку, таким образом дав понять, что тоже благословляет наш брак. Мы расписались, а свадьбу сыграли позже. Тогда нашей первой малышке уже было два месяца.

Когда Орфей закончил магистратуру, мы приняли решение, что он уедет в Анголу. Я продолжала учиться, поэтому осталась с дочкой в России. На каникулы мы прилетели к нему. Его семья замечательно меня встретила.

Вернувшись в Россию, я узнала, что снова беременна. Беременность проходила вдали от мужа, с маленьким ребенком на руках — было тяжело. Я планировала закончить универ и вернуться в Анголу. Родила, защитила диплом, и началась пандемия. Границы закрыли, у всех паника, я с двумя малышами одна, с огромным страхом за жизнь. Орфей в Анголе остался без работы из-за пандемии. Он тогда устроился стажером в Министерство высшего образования, но коронавирус изменил все планы. У нас были финансовые трудности, тогда помогала вся его огромная африканская семья. Второй дочке было 11 месяцев, когда мы воссоединились.

Сейчас мы живем в Луанде, столице Анголы. Этот город называют африканским Парижем, он несколько раз был признан самой дорогой столицей в мире. Сначала у нас был период адаптации. Мы жили у свекрови, а это сложно: личных границ нет, куча африканских племянников заползали в нашу комнату и трогали все мои вещи. Но вскоре мы переехали в съемный дом.

В Африке совершенно другие люди, очень позитивные, даже если у них куча проблем. Еще здесь иные жизненные принципы, особенно у бедных. Девушки ищут себе мужа не по любви, а по размеру кошелька. Легко могут увести чужого мужа. Мужчины слишком эмоциональны, свободно могут заплакать, любвеобильны.

А вот расизма, как в России, здесь нет. Никто не скажет «понаприезжали», наоборот — они рады нам. Мы чувствуем себя как путешественники во времени, прибывшие из будущего, потому что здесь многое напоминает 1990-е.

Есть такое, что нас считают ходячими банкоматами: обманывают, завышают цены на рынках, пытаются за счет нас обогатиться. Но в то же время нами восхищаются, часто кричат вслед: «Белая», а детям — «Мулатки». Тут даже есть выражение «вива мулата» — «шикарная жизнь мулатов».

В Анголе свои трудности. Как я говорю, не свет отключат, так вода закончится. Каждый день разные ситуации, но я не страдаю. Я как блогер сталкиваюсь с кучей препятствий: дорогой и слабый интернет, на улице снимать опасно, так как могут выхватить телефон, а в некоторых местах вообще запрещено снимать — могут принять за шпиона.

Некоторые считают, что в Африке трусики да бусики, нет воды и интернета. Всё есть, просто дорого, и не все могут это себе позволить. К примеру, моя помощница по дому в месяц зарабатывала 2500 рублей. Это минимальная зарплата, и люди живут на эту сумму. А цены такие, что на эти деньги можно разок сходить в магазин. О возможности лечиться от малярии я вообще молчу. У бедных и безграмотных людей, а их здесь 70%, ее просто нет.

В России, конечно, лучше медицина, детские сады, у нас доступное образование. Здесь же, если заболел, нужны огромные средства, а детей можно отдать только в португальские дорогие сады, так как ангольские не внушают доверия.

Мне не хватает гастрономического разнообразия. Скучаю по гречке, свежему молоку, тут будто сухая смесь разбавлена водой. Но зато в Анголе много фруктов.

Официальный язык в этой стране — португальский, есть еще местные языки. Я изучаю португальский, с семьей общаюсь с трудом, но стараюсь. Иногда ляпну что-нибудь такое, что им смешно. С мужем и дома с детьми мы говорим на русском, вне дома — стараемся на португальском. Детей мы воспитываем, смешивая наши культуры. Главное — в любви и заботе. Родственники, конечно, любят советовать, как правильно одеть ребенка или как правильно лечить. Но я слушаю молча, а потом делаю по-своему.

Меня тут рассматривают, я это чувствую, особенно когда одна выхожу по делам, сразу ловлю кучу комплиментов. Теперь я — экзотика. Есть ощущение, что в Анголе я начала жизнь с чистого листа.

Бывали моменты, когда я хотела вернуться в Россию. Всё-таки для ангольца его семья важнее всего, а я была в ярости из-за нарушения личных границ. Но свекр и братья мужа сразу же провели со мной беседу, и мы всё разрешили. Семья здесь главный проект жизни. Поэтому против семьи мужа идти не следует. На расстоянии у меня с ними отличные отношения.

Тут всё решают старшие дяди и тети, не папа и мама. Если хочешь выйти замуж или принять другие серьезные решения, последнее слово за ними. И при разводе, представьте, тоже они стараются семью сохранить.

Но несмотря на всё это, в Анголе очень яркая жизнь. Позитивные люди, музыка с утра до вечера, все танцуют, приключения — как я люблю. Здесь я чувствую прилив энергии.

Африка — это опыт, она меняет мышление. Здесь нужно побывать каждому, чтобы ценить то, что есть у нас.

Елена и Абдель

Старый Оскол / Воронеж — Чад

Мне было 18, когда мы познакомились, я до этого ни с кем не встречалась. Я была очень спокойной. Меня часто били и обижали сверстники, пытался изнасиловать парень из соседнего подъезда. Из-за этого у меня не было никакого желания быть с кем-то, и я не думала, что у меня когда-то будет брак. С мужем мы познакомились, когда я возвращалась домой с пробежки. Он подошел, чтобы просто пообщаться.

Я знакома с африканской культурой, моя подруга детства — мулатка, поэтому я никогда остро не реагировала на африканцев. Я очень спешила, подумала, что поболтаю с ним пять минут и пойду. Но наш разговор затянулся на полтора часа.

Сразу какой-то особой симпатии у нас не возникло. Но я дала ему свой номер, и на следующий день мне пришла эсэмэска: «Привет, Елена, как дела?» С этого началось наше общение. Мы всё время гуляли в каких-то романтичных местах.

Мне нравилось с ним общаться, потому что он очень умный. У нас было много смежных предметов, Абдель помогал мне в учебе. Я тогда училась на факультете международных отношений, а муж — на втором курсе политологии. В Россию он как раз приехал для того, чтобы учиться. Но отношения у нас развивались очень медленно: я старалась никого к себе не подпускать, хотя видела, что Абдель ко мне тянется. Он очень просил дать ему шанс. Сейчас это выглядит немного наивно, но тогда я сомневалась. Мы очень много времени проводили вместе и постепенно всё больше влюблялись.

От меня отвернулись почти все одногруппники, со мной мало кто общался. Была травля со стороны заместителя декана, который мог начать оскорблять меня при всех. Я всё рассказывала подружкам, и они постоянно пытались сделать так, чтобы мы с Абделем расстались.

Но я привыкла, что меня недолюбливают, я понимала, что наше общество не готово к появлению таких пар. Меня поддержала старшая сестра, она познакомилась с Абделем и одобрила его. Мама была немного в шоке, а папе я не рассказывала до конца четвертого курса. Но, что самое интересное, папа отреагировал очень мило, сказал, что самое главное, чтобы я была счастлива, и ему неважно, какой цвет кожи у моего молодого человека.

Мама мужа тоже была не против. Она когда-то работала в больнице, где у нее была любимая русская подруга Валентина, поэтому она спокойно отнеслась к появлению русской невестки.

Когда мы учились на последних курсах, Абдель сделал мне предложение. После окончания университета он вернулся в Чад, в Нджамену, работать. И мы решили, что я прилечу туда к нему и мы распишемся.

Моя свекровь предложила организовать свадьбу, которая должна была быть на 5000 гостей. У нас здесь очень большая семья. У моего свекра сейчас четыре жены, он кто-то вроде короля местного сообщества, хотя это на самом деле уже ничего не значит. Правда, моя свекровь с ним давным-давно не живет. От такой свадьбы я отказалась, потому что это очень дорого, мне не хотелось этих гулянок. В итоге мы просто пришли в какой-то душный офис и зарегистрировали свой брак. Помню, как я волновалась. Ночью перед росписью сидела и сама себе наращивала ногти, потому что в Чаде такие ужасные салоны, что доверять им нельзя.

Поначалу мы жили у моей свекрови, у нее дом среднего размера, там было очень уютно. Она работает врачом-инфекционистом: ее все знают, у нее лечатся и министры, и простые люди. Она окружила меня теплом и заботой, делала так, чтобы я ни в чем не нуждалась. У нее была домработница, так что я вообще там шиковала. Я даже не готовила, потому что свекровь объяснила мне, что, если я буду готовить и это кто-то увидит, это будет позор — ведь, получается, она не может нанять домработницу, чтобы ее белая невестка отдыхала. Белые невестки у них в приоритете. И свекровь меня очень любит, просит называть ее мамой.

Когда мы только приехали, муж сказал своим родственникам, что, если они сделают мне что-то плохое, будут иметь дело с ним. Он сразу поставил меня на один уровень с собой, и это сыграло ключевую роль в том, что меня приняли. Здесь очень важно, чтобы мужчина, который вас привозит к себе, дал вам какой-то статус.

Я очень скучала по дому, по папе с мамой, мне хотелось их обнять. Я была им благодарна за то, что они отпустили меня в Африку. А вообще, этот переезд меня очень закалил, я теперь могу очень быстро привыкнуть к любой обстановке.

Свой родной город я терпеть не могу, потому что там полно расистов, меня там постоянно оскорбляли. Было даже такое, что одна мама выступала против того, чтобы ее дочь попала с моим ребенком в одну группу в садике. Мне заглядывала в коляску, про меня придумывали легенды, что я проститутка, что мой муж — не настоящий отец моего ребенка, говорили, что меня бросили.

Поэтому в Чаде я чувствовала себя на своем месте.

Многие чадцы женятся на разных девушках со светлой кожей.

Меня здесь принимают такой, какая я есть, и я научилась принимать себя сама. Например, раньше я не могла никуда пойти без макияжа, но в Чаде такая жара, что мне пришлось от этого отказаться. Я поняла, что надо учиться себя любить. И благодаря всему этому я выросла как личность, стала более общительной.

Мне повезло с мужем. Он считает, что многие старые порядки уходят в прошлое и надо смотреть в будущее. Его в семье все очень уважают, к его мнению прислушиваются. Мне он никогда не говорил, что вот, мол, это наши традиции, ты обязана их соблюдать.

Сейчас у нас растет дочка Эсмеральда, никаких особых традиций в ее воспитании мы не придерживаемся. Мой ребенок любит свой цвет кожи, свои волосы, и я надеюсь, что так будет всегда. Самое приятное, что она не будет делить людей на черных и белых, для нее все люди — братья. Единственное, моя дочь православная, как и я, а мой муж — протестант. Но мы уважаем вероисповедание друг друга. И знаете, я не вижу никаких сложностей в смешанном браке. Мужик, он и в Африке мужик.

Я хочу, чтобы людей не делили по цветам кожи. Хочу, чтобы все знали, что в Африке такие же люди, как мы. Кардинально Африка отличается от России только позитивом. Африканцы каждый день просыпаются с чувством благодарности за, что они живы, здоровы, сыты.

Мария и Чача

Москва — Танзания

Я училась в медицинском университете в Москве, и мне для ординатуры надо было сдавать английский за полгода. Мой брат сказал, что у него есть друг, который может меня отлично подготовить и не возьмет за это денег. И вот моим педагогом стал Чача, он занимался со мной очень сурово, но учил быстро. Мы ходили с ним в музеи, обсуждали всё подряд на английском, много болтали. За этот период мы много друг о друге узнали и стали очень хорошими друзьями.

А потом в моей жизни произошла неприятная ситуация, из которой он меня буквально вытащил, разобрался со всеми моими проблемами. Тут у меня не оставалось шансов — я в него влюбилась.

Всё шло к тому, что мы начнем встречаться. Я к тому времени уже поговорила с родителями, сказала, что мне очень нравится Чача, что, если у нас будут отношения, мы точно уедем, потому что он шел в медицину, чтобы быть врачом в Танзании.

Родители у меня пожилые, и, если бы они были категорически против, я бы, наверное, даже не стала начинать эти отношения. Но они были за, очень меня поддержали. И вообще моя семья была рада, что у меня появились отношения, значимые для меня. Мама дружила с мужем вплоть до ее смерти, а тетя дружит до сих пор.

Я была готова ехать в Африку еще до того, как мы стали встречаться. Я собрала очень много информации, нашла русских девочек, которые там живут, почитала самые разные истории. В начале наших отношений я проговорила всё, что меня беспокоило. Сказала, что мне надо обязательно работать, что я самостоятельно буду принимать решения, что он должен меня поддерживать. Мне важно было всё узнать заранее. Например, если бы он был готов к многоженству, я бы не начала эти отношения.

С ним было очень спокойно, очень интересно. Мне с ним хорошо. Уже столько лет прошло, а он приходит домой — и мне хорошо. Мы несколько месяцев встречались, потом съехались. Пока мы жили вместе, у нас родился сын. Отношения мы не регистрировали из-за сложностей с документами, поэтому мы решили не заморачиваться и всё оформили, когда приехали в Танзанию. Свадьбы у нас как таковой не было. Мы часов шесть ждали росписи с маленьким ребенком. Свидетелями были родственница и таксист, которому пришлось заплатить за шесть часов простоя. Мы живем в Танзании уже пять лет.

Семья мужа отреагировала на меня хорошо. До нашего приезда я видела их только по «Скайпу». Они очень тепло ко мне относятся, всегда помогают. Я считаю, мне фантастически повезло с семьей, особенно со свекрами.

Хотя мы, конечно, очень разные. Я, например, работала удаленно в России, находясь в Танзании. Свекровь этого вообще не могла понять: как можно, сидя с телефоном, работать? Она думала, я делала это просто так и зарплату не получала. И даже при всём при этом она мне помогала, освобождала от обязанностей, следила за детьми. Вообще, здесь принимают избранников своих детей любыми.

А вот с мужем разницы в менталитете я не чувствую. Что касается окружающих — да, иногда я сталкивалась с какими-то нюансами, на которые мы реагируем по-разному. У русских и танзанийцев, например, разное отношение к воспитанию детей, к смерти.

У нас недавно умер ребенок, и я столкнулась с тем, что танзанийская половина семьи относится к этому по-другому. Они вообще относятся к смерти проще, мне это было сложно принять. Но я поговорила с мужем о том, что меня это беспокоит, — они сразу извинились.

Все разногласия можно разрешить, всегда можно донести свою позицию, чтобы тебя поняли. Я, наоборот, удивляюсь, насколько мы похожи. До этого у меня были отношения с русским парнем, и я вам хочу сказать, что тогда было сложнее. У меня просто обалденный муж.

Мы живем в городе Додома. Это такая деревня, которая несколько лет назад стала столицей: сюда приезжает правительство, начали строить большие дома. Приятный город, не перенаселенный, тут почти нет пробок. Живем мы в отдельном доме. Хотя родители моего мужа в юности еще жили в племенах, в хижинах.

Из плюсов жизни в Танзании — климат, доброжелательные люди, вкусная еда. У нас есть домработница, они здесь берут низкую плату за свои услуги, и это вообще меняет жизнь. И главный плюс — это то, что вся семья вместе.

Минус в том, что тут много инфекций. Сложности с медициной есть, хотя я несколько лет жила в Торжке и могу сказать, что в Танзании возможностей однозначно больше. Здесь мало культурных мероприятий, мне их не хватает. Еще мне какое-то время не хватало русского языка, но компенсировалось это тем, что я работала в России.

Вообще, я готовилась к худшему, когда ехала сюда, начиталась всяких историй и хотела только, чтобы у меня было электричество и вода. А у нас здесь нормальная вода течет из крана и в целом условия нормальные. А учитывая, что я жила в деревне под Торжком, меня сложно было напугать бытовыми трудностями.

По дому я, конечно, скучаю. Я люблю Москву, скучаю по музеям, театрам, по родителям, друзьям. Когда приезжаю в Москву, очень радуюсь. В самом начале я так мучилась из-за того, что я здесь чужая. Мне кажется, это было завязано на языке: меня никто не понимал, я никого не понимала, сын очень тяжело «вливался» в детский сад.

Мне не хватало русской еды. И несколько месяцев меня это раздирало изнутри, я ревела. Теперь я легко говорю на суахили. Сейчас я не чувствую себя здесь своей, но меня перестало это тревожить. Ну да, танзанийкой я никогда не буду.

При этом вернуться в Россию мне ни разу не хотелось. С расистскими реакциями я сталкивалась именно там, это очень неприятно. Однажды мы получали с сыном загранпаспорт в России, и имя моего сына — Энтони — написали неправильно. Я попыталась это объяснить, на что человек, находящийся на своем посту, сказал мне: «Не надо было под негра ложиться, проблем бы у тебя не было». Или вот еще пример: на встрече выпускников школы все рассказывали свои истории; я рассказала, что мой муж — танзаниец, что я беременна. И мой одноклассник несколько раз повторил: «Ненавижу негров». А он живет в нашем дворе, мы там потом гуляли с сыном. Когда я его видела, сразу удирала с детской площадки. Да, такое редко бывает, но бывает.

В Африке же очень много любопытства, оно иногда изводит. Хватают за руки, тыкают пальцами. Раньше мы жили в горном городке Ринго, и там это было просто ужасно. Мы ходили в магазин, и каждый раз вдоль дороги выстраивались дети, показывали на нас пальцем и кричали: «Мзунгу» (так называют европейцев. — Прим. ред.). Причем они знали наши имена, приходили к нам играть. Сыну было тяжело, он говорил: «Я не хочу быть мзунгу», плакал из-за этого.

В моих детях и русского очень много, и танзанийского. Я стараюсь им показывать, как это здорово, что у них разные корни. Вообще, дети не сразу заметили, что мы разные.

Сыну было три года, когда он прибежал ко мне и сказал: «Мама, мама, у папы лицо коричневое!» Дочке почти четыре, она тоже буквально недавно открыла, что у папы коричневая кожа.

Самый распространенный миф, что Африка — это какое-то маленькое место, где всё одинаковое. Одна известная блогер пишет: «У всех детей в Африки конъюнктивит». Ну это же неправда: здесь много стран, как у всех может быть конъюнктивит?

Или говорят: «Старики в Африке берут в жены маленьких девочек». Наверное, в какой-то одной стране какой-то один класс населения так делает, но чтобы во всей Африке! Африка очень разная, а люди тут такие же, как и везде. Условия отличаются — да. А люди — такие же.

Юлиана и Саймон

Рига — Того/Нигерия

С моим супругом мы познакомились в интернете. Мы с ним не общались, просто были знакомы. Я в то время работала с детьми в Латвии, он — тоже с детьми, только в Китае. Мы с ним иногда переписывались в фейсбуке. А мне тогда уже очень хотелось уехать в Африку, чтобы помогать детям, но я никому об этом не рассказывала. И тут он мне сказал, что хочет уехать в Танзанию работать волонтером в детском доме. Меня это очень зацепило.

Признаюсь, я хотела его немножко использовать в своих целях: мне нужны были контакты, я думала, он может мне помочь. Саймон не был интересен мне как мужчина. Но мы всё больше общались, и в конце концов у меня появилась к нему симпатия.

В итоге мы не полетели в Танзанию, нам было сложно оформить документы — мы отправились в Того, в тот момент мы уже были влюблены и знали, что хотим пожениться, хотя еще не видели друг друга. Когда я с ним встретилась, он меня поразил: Саймон был намного красивее в жизни, намного стройнее.

Сомнения у меня, разумеется, были. Сколько историй о том, что нигерийцы используют женщин, чтобы переехать в Европу. Я сталкивалась и до этого с нигерийцами, они были не очень хорошие люди. Я Саймону довольно долго не доверяла, ему от этого, конечно, было больно. Мы через месяц уже отгуляли свадьбу, и даже после свадьбы мне понадобилось еще года полтора, чтобы полностью ему довериться.

У нас были проблемы с документами, мы долго жили на расстоянии. В это время я очень много сталкивалась с негативом, мне говорили, что я сделала ошибку, что я дура. Но со временем всё наладилось.

Когда я летела в Африку, для моих родных это был траур. Папа был уверен, что видит меня последний раз в жизни. Но в целом родители меня поддержали. Даже папа, который всегда был расистом, изменил отношение к моему мужу.

Мама сейчас иногда вмешивается в воспитание детей, не до конца принимает культуру мужа. А у нас в семье с мужем она уже образовалась своя: не русская, не латвийская, не нигерийская, а какая-то смежная.

В Нигерии мы жили в городе Лагос. Там живет сестра Саймона с семьей и его дядя. У дяди огромный трехэтажный дом, свой процветающий бизнес, прислуга, две машины. Когда Саймон вернулся в Африку, остановился у дяди, занимался бизнесом. А потом бизнес рухнул, и он стал неинтересен. Да еще и женился на белой без денег. Когда я приехала в Лагос, от меня ждали дорогущие подарки, а я привезла конфеты «Лайма», сувениры, шпроты, спиннеры для детей и яблоки.

Дядя дал понять, что со мной Саймон жить у него не может. Из-за этого мы попали в очень тяжелую ситуацию. Вообще, в Африке мы успели пожить везде: в квартире, в доме и даже в общежитии.

Горячая вода там встречается редко. В некоторых местах, где мы жили, вода текла такой тоненькой струйкой либо была такая ледяная, что намного легче было набрать литровые бутылки и обливаться из них. Я так наловчилась, что мне хватало двух бутылок, чтобы принять душ. Кухня здесь очень сильно отличается от нашей. Часто даже нет полок, столешниц и нормальной̆ плиты. Всё режется, сидя на полу, и готовится на газовом баллоне, а иногда и вовсе на костре. ⠀

В Африке мне очень тяжело было привыкнуть к повышенной̆ влажности, еще меня шокировал воздух. Казалось, что кислорода нет — одни выхлопные газы. Большинство людей̆ используют носовые платки, чтобы закрывать нос и рот. Я тоже научилась дышать в платочек.

Для меня сначала было трагедией есть местную еду. Я даже плакала, потому что перец был везде. А постоянно есть плантаны, рис да картошку всухую надоедает. Но продолжала пробовать и постепенно привыкала. Даже не поняла, в какой момент адаптировалась и стала наслаждаться.

Мне всё время казалось, что мы находимся в спальном районе и еще не были в центре города, где большие здания, достопримечательности, настоящие рестораны, отели. Но, оказалось, что здесь такого просто нет — только маленькие лавочки, базары, дороги и кафешки.

В Лагосе есть некоторые неписаные правила, не зная которых, можно попасть в неприятную историю. Например, как только темнеет, лучше идти домой. В местах скопления людей не стоит использовать смартфон, также не стоит носить дорогие украшения. Общаться здесь можно со всеми, но лучше никому не доверять. Не нужно рассказывать, где ты живешь и личную информацию.

С самых первых дней я чувствовала к себе повышенное внимание. Куда бы мы ни пошли, люди глазели на меня, хотели пообщаться, дотронуться. Мне кричали повсюду: «ЙобО» — так называют белых в Того, а в Нигерии — «ИйОбо». В Африке к белым особое отношение: дружить с ними престижно, выставить фотку вместе — круто. Бытует мнение: раз ты белый, то обязательно богатый.

Когда мы приходили в церковь, нас сажали в первый ряд и всё время снимали на камеру. Во время богослужения мне давали микрофон и просили перед всеми выступить. Сначала мне это очень нравилось, но после нескольких месяцев начало раздражать.

В Африке люди живут не спеша. На мой вопрос «Что будем делать завтра?» они отвечали: «По милости Божьей». Сначала мне всё это казалось прикольным, экзотическим, но потом перестало. Изо дня в день мы почти ничего не делали. Я чувствовала, что живу зря. Я постоянно жаловалась Саймону, а он не понимал, о чем я говорю. Но за это время я многому училась. Это было время покоя, познания Бога, себя и друг друга.

Домой мне иногда хотелось, но парадокс в том, что как только я приезжала на родину, я сразу хотела уехать обратно.

У нас в Европе какой-то дух депрессии. Там люди живут хуже, но они очень благодарны за всё, что у них есть, они не жалуются, танцуют, поют. Там совсем по-другому себя ощущаешь — это просто вау.

Источник